Классный журнал

Михаил
Сеславинский

Частное пионерское

Трудовые десанты

По субботам в нашей квартире происходила приборка. В младшем возрасте я просто помогал маме, а вот в старших классах в наши с сестрой Галей обязанности входило мытье полов. На мою долю выпадали спальня, где мы с ней обитали, и кабинет, который на самом деле служил спальней родителей.

Мыть полы я очень не любил, как, впрочем, и Галя, у которой сразу портилось настроение, особенно если я завершал уборку комнат быстрее ее и уже отдыхал, а она все еще возилась с ведром и шваброй в коридоре.

Еще одним трудоемким занятием была чистка ковров. Специально для этих целей имелся тяжеленный пылесос «Цик-лон» в форме большого шара. Сменных пылесборников тогда еще не было, и надо было выносить его нижнюю часть во двор и вытряхивать лохмотья пыли на землю где-нибудь в укромном местечке около гаражей.

— Миша, идем ковры на улицу чистить, — частенько говорила мама, не удовлетворенная качеством чистки пылесосом, отметившим четвертьвековой юбилей.

Особенно она любила чистить ковры зимой. Иногда вместе, иногда я один вытаскивал ковры на рыхлый снег и по очереди расстилал шерстяным ворсом вниз. После этого выбивалкой изо всех сил лупил по обратной стороне, от чего на снегу оставался грязный серый квадрат. Работа шла веселее, если на месте коврового изделия я представлял себе какого-нибудь своего врага, лежащего на животе спиной вверх.

— Вот тебе, получай, гад! — приговаривал я, представляя Сашку из соседнего подъезда, мучителя дворовых кошек.

Затем я брал в руки веник и потихоньку сворачивал ковер в валик, обметая каждый оборот, чтобы не оставалось снега.

Когда еще чуть влажный чистый ковер расстилался в комнате, от него шел приятный свежий аромат морозца и снега.

— Вот, совсем другое дело, — говорили родители, довольные наступившей в квартире чистотой.

Папа заканчивал гладить выстиранное и тоже высушенное на улице белье. Если был сильный мороз, оно застывало, и в квартиру вносились жесткие хрустящие громадные простыни и пододеяльники, которые досушивались уже в тепле. Из кухни в это время расходился по всей квартире волнующий запах свежеприготовленного мамой борща, для которого рано утром на городском рынке покупали мясо с косточкой.

Зато мне очень нравилось зимой расчищать снег во дворе. В подвале у нас хранилась лопата, которую на зиму переносили в квартиру. После частых и обильных в то время снегопадов многие жильцы дома выходили во двор и чистили площадки около своих подъездов. Во дворе образовывались громадные сугробы, и мы выкапывали в них целые тоннели и пещеры, не говоря уже об обязательном строительстве снежной горки. Верх заливали водой, дружно таская ее в вед-рах из квартир.

Я до сих пор очень люблю чистить снег, делаю это с удовольствием при каждой возможности у себя на даче и очень расстраиваюсь из-за малоснежных теплых зим в последние годы.

22 апреля, в день рождения В.И. Ленина, устраивались трудовые десанты. После уроков мы собирали накопившийся за зиму мусор в школьном дворе, орудовали граблями и метлами на газонах и дорожках. Прошлогоднюю листву и мусор сгребали в кучи, которые потом увозили на свалку.

Во дворах проводились субботники, когда домоуправление привозило грабли, лопаты и метлы, а жильцы выходили в объявленное время на уборку и наводили чистоту и порядок около домов.

— Опять Тимошенковы на субботник не вышли. Считают, видите ли, ниже своего достоинства двор убирать. Инженерá!.. — ворчала наша домоуправша тетя Паша.

— Они и в прошлом году только на полчаса выходили, — поддакивала ей старшая по второму подъезду Валентина Ивановна Баранова, выдававшая инвентарь.

С четвертого класса в нашем расписании появился урок домоводства. Несмотря на то что класс разбивался на две группы — отдельно мальчики и девочки, — учительница все равно обучала нас сугубо девчачьим знаниям и навыкам. Мы приносили из дома продукты и учились делать салаты, варить компот или вышивали на салфетках что-нибудь типа «Дорогой маме в день 8-го Марта». Мальчишки терпеть эти занятия не могли.

Уже позднее вместо домоводства начались уроки труда, и мы под присмотром нашего добродушного учителя Михаила Федоровича овладевали приемами работы с напильником, ножовкой, рубанком и молотком. Верхом моего мастерства была кособокая табуретка с неровными ножками, которая, как мне сейчас кажется, вполне могла бы присутствовать на какой-нибудь картине Ван Гога или Пикассо.

А вот в восьмом классе все школьники раз в неделю ходили на занятия в учебно-производственный комбинат, где девочки осваивали азы профессии медсестры, швеи или секретаря-машинистки. Мальчики, как правило, учились на электриков.

И почти каждый месяц мы собирали макулатуру. Занятие это было весьма интересное и полезное. Во-первых, наша квартира очищалась от старых ненужных газет, которые скапливались под журнальным столиком. Порой к ним добавлялось и несколько журналов, хотя многие из них хранились дома, постепенно заполняя все свободное пространство под диванами, на шкафах и антресолях. В разные годы мы выписывали журналы «Пионер», «Юность», «Роман-газету», «Техника — молодежи», «Вокруг света», «Человек и закон». На них подписка была свободная. А вот в годы перестройки, во второй половине 1980-х гг., подписаться на дефицитные «Огонек», «Новый мир», «Дружбу народов» или другие литературные журналы на почте было невозможно. На каждую организацию выдавался так называемый лимит — несколько экземпляров, которые распределялись между самыми достойными сотрудниками. Так что часто приходилось караулить свежие номера журналов в киосках «Союзпечати» или в книжном магазине «Кругозор».

Самые интересные публикации мы сохраняли, а остальные журналы отправляли в макулатуру. В то время многие вырывали из журнала понравившуюся повесть или роман, которые печатались в нескольких номерах с продолжением, и переплетали в простенький коленкоровый переплет в специальных переплетных мастерских. Так получались неплохие книжки. Помню, например, в журнале «Человек и закон» печаталась очень меня заинтересовавшая приключенческая повесть «Голубой Маврикий» — об изощренной краже редчайшей марки с этим названием у одного столичного филателиста и расследовании этого преступления.

Если домашней макулатуры было мало, то мы частенько ходили по квартирам в соседних домах. Подъезды в то время не запирались, ни о каких кодовых замках, домофонах или металлических дверях даже речи не шло. Мы звонили в квартиру и вежливо спрашивали:

— Здравствуйте! Скажите, пожалуйста, у вас макулатура есть?

Как правило, просьба не вызывала раздражения у жильцов, если только до нас в этом подъезде уже не побывали наши одноклассники или конкуренты из соседней школы или класса. В принципе макулатуру можно было сдавать на специальные пункты приема, где за нее давали две копейки за килограмм. Но эта стоимость была так мала, что взрослые люди таким «бизнесом» не занимались и макулатуру не берегли.

Собранную макулатуру относили к большому деревянному сараю, располагавшемуся во дворе школы.

Когда Галя работала пионервожатой у нас в школе, в ее обязанности входило взвешивание сданных пачек и ведение запи-сей в специальном журнале. Частенько она разрешала нам с Димкой покопаться в горе газет, журналов и старых книг, что мы очень любили.

Однажды мы, как обычно, помогали Гале принимать макулатуру во время майского трудового десанта. Это был очень ответственный сбор, потому что по его результатам подводились итоги всего года и объявлялись классы-победители. На пионерской доске соревнований наш 7-й «А» по количеству красных флажков шел вровень с 6-м «Б», и от сегодняшнего сбора зависело, кто станет победителем и получит почетную грамоту.

— Ну что же ты, Серега, только пять килограммов принес! Не мог, что ли, побольше притащить? — упрекали мы одного из наших одноклассников.

— Да нет у нас больше, я и так все свежие газеты из дома забрал.

— У соседей бы пошуровал.

— На работе все. Три подъезда обошел, одни бабки дома, а они не дают: скупердяйничают. Говорят, самим надо, мы газетами на зиму щели в оконных рамах затыкаем. Сколько у них этих щелей?

В это время во дворе школы, отдуваясь и еле передвигая ноги, показался Жорка Сердюк из конкурирующего класса. Невысокого роста, толстый и белобрысый, он и так-то не отличался особой резвостью, а тут прямо еле тащился, сгибаясь от тяжести. В руках у него было по пачке макулатуры внушительного размера, и наши надежды на победу таяли с каждым его шагом.

Мы с Димкой с ненавистью смотрели на него. Наши взгляды, подобно лазеру из только что прочитанного нами романа Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина», казалось, могли испепелить ненавистного Сердюка и выжечь вокруг него землю в радиусе метров этак ста. Но Жорка продолжал двигаться неумолимой поступью к сараю.

— Ничего себе пачечки! — злобно прошипел Димка. — Откуда же он столько набрал?!

— Наверное, на почте был — там иногда старые газеты остаются, — таким же ненавистным шепотом ответил я.

Сердюк, задыхаясь, подошел к нам, бросил увесистые пачки на землю и вытер пот со лба рукавом синего школьного пиджака.

— Вот, принимайте, — важно заявил он.

— Откуда у тебя столько, с почты, что ли?

— Где взял — там уж нет. Так я вам все и рассказал. Взвешивайте давайте.

Димка зацепил первую пачку безменом за бечевки и поднял вверх.

— Девять килограммов, — сказал он, глядя на шкалу весов.

— Ну-ка, дай я гляну. Где же девять? Десять с хвостиком.

— Где ты десять-то увидел? Девять триста максимум.

— Да ты что, ослеп?! Вот же десять.

Я подключился к спору. Внимательно вглядываясь в безмен, наморщил лоб и весомо произнес:

— Девять с половиной.

Жорка сплюнул на землю от досады, но спорить не стал, понимая, что нас все равно не переговоришь.

— Ладно, давайте эту взвешивайте. — Он подтолкнул к нам ногой вторую пачку.

— Двенадцать кило, — сказал я, из вредности сбавив еще полкилограмма, хотя уже понимал, что решающее соревнование нами окончательно проиграно.

— Что это они у тебя по весу так разнятся? — спросил Димка. — Вроде бы пачки одинаковые?

— Во второй журналов много, они тяжелые, — гордо ответил Сердюк и, проверив наши записи в ведомости, неспешно удалился.

Оставшиеся до окончания сбора макулатуры полчаса мы провели в напрасных надеждах на то, что кто-нибудь из нашего класса принесет рекордное количество бумажного сырья. Но двух-трехкилограммовые пачки наших одноклассников представляли собой жалкое зрелище по сравнению с Жоркиными «валунами». Особенно нас разозлила Ирка Зайцева, принесшая четыре журнала «Юный художник» общим весом триста граммов.

Расстроенные, мы еще какое-то время играли в «ножички», продолжая надеяться на внезапное подкрепление. Для игры мы достали захваченные из дома перочинные ножи. У Димки был обычный, за двадцать две копейки из хозяйственного магазина, а у меня папин подарок — красивый ножик из города Павлово, славившегося еще с дореволюционных времен своими металлическими изделиями. Мы, как обычно, начертили острием большой круг и бросили монетку — жребий, чтобы решить, кому начинать. Игра заключалась в том, что надо было по очереди кидать ножичек в круг, разделенный на две равные части, стараясь воткнуть его в землю противника так, чтобы по направлению лезвия нарезáть себе сектора, отвоевывая чужую землю. Димка втыкал нож очень хорошо, без промахов и разными способами: «рыбкой», «с мизинца», «с переворотом» и всякими другими. Конечно, он меня быстро обыграл.

Вскоре подошла Галя и бодро спросила:

— Ну, как успехи?

— Да так себе, шестиклашки обогнали, — уныло ответили мы.

— Ладно, не расстраивайтесь! В следующем году поднапряжетесь. Идите, если хотите, поройтесь в макулатуре, только недолго.

Дважды нас уговаривать не пришлось, и мы стали просмат-ривать пачки, в первую очередь обращая внимание на то, не выглядывает ли где-нибудь книжный переплет.

Дело в том, что некоторые сдавали в макулатуру ненужные, по их мнению, книжки. Но если они были в неплохом состоянии и интересного содержания, то можно было сдать их в букинистический магазин. Нередко эта нехитрая операция приносила нам приличные по детским меркам деньжата. Ведь одно дело — сдать макулатуру по две копейки за килограмм, а совсем другое — книжку за рубль или полтора. С этой стоимости магазин оставлял себе двадцать процентов, а остальные деньги выдавались сдающему.

Но в этот раз удача, видимо, совсем отвернулась от нас, и ничего интересного в макулатуре не обнаружилось.

Под конец наших изысканий я подошел к сердюковским пачкам и стал их развязывать. Бечевки были почему-то мокрые и туго завязаны. Еле-еле я развязал их, обламывая ногти, и вдруг увидел такое, что заставило меня дико завопить:

— Димка, ты смотри, какой подлец!

— Вот гад толстопузый! — с ненавистью сказал Димка, глядя на завернутый в газету тяжеленный белый кирпич в одной пачке и на стопку мокрых, а оттого особенно тяжелых журналов — в другой.

— Давай побьем паразита, — тут же предложил он мне.

— Толку-то? Всем нажалуется, и мы же окажемся виноватыми. А он отопрется. Скажет — не мои. Пачки-то не подписаны.

— Так что делать?

Я задумался.

— Давай лучше акт составим, — предложил я, вспоминая разговоры своего папы, многие годы работавшего адвокатом.

Мы вырвали из тетради по географии чистый лист и написали следующий текст:

АКТ

Мы, Михаил Сеславинский и Дмитрий Орловский, ученики 7-го «А» класса средней школы № 2 города Дзержинска Горьковской области, составили настоящий акт о том, что в пачках макулатуры, сданных учеником 6-го «Б» класса Георгием Сердюком, нами обнаружен завернутый в газету и спрятанный внутрь пачки силикатный кирпич весом 3 кг, а также стопка мокрых журналов весом 6 кг, обложенная сверху и снизу сухими картонками.

19 мая 1977 года

Через десять минут, взяв бледного от испуга Сердюка под руки, мы втолкнули его в кабинет завуча Галины Алексеевны и наперебой стали рассказывать о происшествии, размахивая нашим «юридическим» документом. На Жорку обрушились гром и молнии, а на следующий день его антипионерский поступок обсуждался на совете дружины и даже была выпущена специальная стенгазета.

— Не по-пацански вы, братва, себя повели. Лучше бы пару раз в морду дали, чем завучу жаловаться, — хмуро сказал нам Сердюк после прошедшей экзекуции.

В принципе он был прав. Мы уже сами были не рады и чувствовали себя не в своей тарелке от всего происходящего.

— Ага, мы тебе — в морду, а вам — победу в соревновании и грамоту на весь класс? — пытался защищаться я.

— Тоже мне умник! Сначала кирпичи подкладывает, а потом еще права качает, — вторил мне Димка.

— В следующую субботу нас всех на овощебазу посылают — картошку перебирать. Вот там и потрудись, может, и грамоту получишь, — подвел я черту под нашей высоконравственной дискуссией.

Так завершился последний в нашей жизни сбор макулатуры. На следующий год по всей стране стартовал масштабный эксперимент: за сданные государству двадцать килограммов макулатуры на пунктах ее приема стали давать специальный талончик на право покупки дефицитных книг, которых тогда не было в свободной продаже. Их стали печатать многомиллионными тиражами на бумаге не очень хорошего качества, полученной как раз путем переработки этой самой макулатуры. Выходили произведения великого Александ-ра Дюма, Джека Лондона, романы Мориса Дрюона из серии «Проклятые короли» и много других увлекательных книжек. Иметь их в доме было очень заманчиво и модно. «Макулатурные» издания выставлялись на видное место в книжных шкафах, чтобы их могли видеть гости и завидовать хозяевам. Народ валом валил в пункты вторсырья, подчас сдавая в макулатуру даже старые семейные письма, открытки и фотографии. Что же говорить о старых книгах, сразу сделавшихся для многих охотников за модными изданиями ненужной обузой. Тот, кто имел возможность рыться в этих кучах, мог найти даже редкие книги XIX и XX веков, которые в букинистических магазинах стоили уже десятки рублей.

Но нам к этим сказочным богатствам доступа уже не было.

«Дурак ты, Миша!», или Как закончилось мое пионерское детство
 

Среди учителей нашей школы самой яркой и даже экстравагантной была Юлия Николаевна Бондаренко — преподаватель английского языка. Она начала заниматься с нами в 5-м классе и вела уроки вплоть до окончания школы. Второго такого человека (с точки зрения психологического типажа) я в своей жизни больше не встречал.

Ей было в районе сорока лет, когда началось наше общение. Юлия Николаевна замужем никогда не была, после смерти мамы жила одна в двухкомнатной квартире в поселке Свердлова — отдаленном районе Дзержинска, куда надо было минут двадцать ехать на трамвае, что для нашего компактного города было весьма не близко. Район располагался около промышленного гиганта — оборонного завода им. Я.М. Свердлова, где начиняли взрывчаткой боевые снаряды.

Импульсивный характер, широкий культурный кругозор, которым она очень гордилась, любовь к детям, собственное понимание особенностей подросткового возраста, яркая внешность и многое-многое другое позволили бы написать о ней целую повесть.

Сначала она была для меня просто одним из учителей.

— Good afternoon, children!1

— Good afternoon, Yulia Nikolaevna!2

Это традиционное приветствие в начале урока звучало два раза в неделю. И великовозрастные лбы, в старших классах мы для нее все равно оставались этими самыми «children».

Английский язык она преподавала великолепно, выдумав свое ноу-хау. Для запоминания новых слов придумывались микроситуации, в которых надо было их задействовать. Подобные сценки позволяли не топорно заучивать новые слова и читать текст в учебнике, а вводили элемент творчества и снимали «зажим» при употреблении в устной речи. В Англии она, конечно же, никогда не была, поэтому произношение было таким, какому ее научили в Горьковском институте иностранных языков в 1960-е годы. С этой провинциальной спецификой оно передалось и мне.

Постепенно выяснилось, что Юлия Николаевна очень начитанный человек, живо всем интересующийся, любящий поболтать с учениками о литературе. Мы с Димкой сидели на первой парте прямо перед ее столом и достаточно часто затевали «общекультурные» диалоги на литературно-кинематографические темы, нанося ущерб учебному процессу. Естественно, ребята из класса это быстро подметили и нередко обращались ко мне с вполне понятными просьбами:

— Миш, давай поговори с ней о чем-нибудь в самом начале, а то я домашнее задание не сделал, а меня давно не спрашивали.

Превращать в систему эту маленькую хитрость, конечно, было невозможно, но и отказаться от нее тоже было трудно.

Время от времени я использовал безотказно работающий прием. Брал из дома какую-нибудь любопытную книгу и клал под учебник так, чтобы виден был ее краешек. Юлия Николаевна стремительно влетала в класс:

— Good afternoon, children!

— Good afternoon, Yulia Nikolaevna!

Она садилась за стол и открывала классный журнал. Через минуту-другую ее взгляд неизбежно цеплялся за уголок переплета:

— Что это у тебя за книжка, Миша?

— Да вот, Морис Дрюон, новая книжка «Негоже лилиям прясть».

— «Макулатурная»3?

— Ага.

— Ты уже прочитал?

— Нет, сейчас как раз читаю.

— Ну, потом дай и мне, пожалуйста. А ты предыдущие читал?

— Не все. «Железный король» и «Яд и корона» только.

— Понравились?

— В целом да, но Дюма мне больше по душе.

Дальше могло следовать более или менее продолжительное обсуждение содержания этих популярных исторических романов. Времени на проверку домашнего задания уже не хватало, и, к радости всего класса, Юлия Николаевна переходила к изложению нового материала. Так что в плохом знании иностранных языков школьниками Советского Союза есть частичка и моей вины.

Особым «пунктиком» нашей героини было внимание к «делам сердечным». Не имея семьи и детей, Юлия Николаевна весьма эмоционально проникалась первыми школьными увлечениями своих подопечных. Она не просто могла поддержать разговор на эту тему, дать совет или проявить участие, но и, пожалуй, даже стимулировала подростковые симпатии и интерес к противоположному полу. Она была классным руководителем в классе, на год младше нашего, и я хорошо знал сначала заочно, по ее рассказам, а потом и очно всех «звезд» и любимчиков. В этом классе, надо признаться, дети были весьма талантливые, и многие из них учились затем в лучших вузах Москвы — МГУ, МФТИ, МИФИ и др.

Но мы особо не контактировали, каждый класс, как правило, варился в собственном соку.

Одна из первых попыток наладить контакт закончилась провалом.

Как известно, в четырнадцать лет нас принимали в комсомол. Подготовка к этому была весьма тщательная: мы учили устав и историю комсомола, назубок знали, какие ордена и за что были на знамени Всесоюзного Ленинского Коммунистического союза молодежи, какие были основные съезды, и так далее и тому подобное.

Сначала выдвижение в комсомольцы проходило в классе, следующим этапом было собеседование и проверка знаний в школьном комитете комсомола, а в финале — в горкоме комсомола. Завершалось все вручением комсомольского билета. Я сам, проходя эти стадии, конечно, знал историю и устав со всеми подробностями, но на собеседовании в горкоме комсомола чуть не оплошал.

Нас собралось более ста человек, и каждый прошел через ритуал вопросов и ответов. Я ждал своей очереди и удивлялся, насколько легкие вопросы задавали проверяющие.

Наконец дошла очередь и до меня:

— Кто первый из комсомольцев полетел в космос?

Признаться, я не был уверен в ответе, но, осознавая, что вопрос вряд ли с подвохом, выпалил:

— Гагарин!

— Правильно, Юрий Алексеевич Гагарин.

Уффф… Я вытер пот со лба — и выбыл из состава Всесоюзной пионерской организации им. В.И. Ленина. Теперь я был принят в комсомол. Буквально за год работы в школьном комитете комсомола я стал заместителем председателя комитета. Комсомол в нашем городе занимался не столько идеологической работой, которая, конечно, тоже велась, а организацией различных мероприятий для молодежи. Это были разнообразные конкурсы, спортивные соревнования и многое другое. Городской комсомольский штаб и горком комсомола даже организовывали, для примера, общегородские, фактически элитные, дискотеки, попасть на которые было весьма и весьма непросто.

Но вернемся к истории моего позора.

Юлия Николаевна, которая ко мне относилась тепло и порой даже нежно, давно хотела познакомить меня поближе с прекрасными девочками из своего класса. Только вот повода все не было и не было, а на классные мероприятия в виде тех же дискотек, культпоходов, дней рождений и т.п. чужаков не приглашали. Я, конечно, многих знал в лицо, даже знал о некоторых историях по рассказам Юлии Николаевны, но каких-то более тесных контактов все не происходило.

И вот подоспело время вступать в комсомол трем красавицам — Ире Зайцевой, Вике Железовой и Свете Бахмутовой.

Юлия Николаевна решительно взялась за дело:

— Значит, так, Миша. Встретишься с ними вечером, вроде как чтобы подготовить к приему. То да се, позанимаетесь, а потом скажешь: «Девчонки, а давайте в кино сходим».

Перспектива была увлекательной, даже потрясающей. Я, конечно, весьма сомневался в собственном шарме и смелости, но воображение рисовало мне прекрасное волнующее знакомство с волшебными, действительно красивыми девочками, с одной из которых, чем черт не шутит, могла возникнуть симпатия и даже что-то подобное первому роману. 

Я уподобился героям романа Ильфа и Петрова. Воображаемая картина Остапа Бендера о перспективах развития Васюков была ничтожна по сравнению с моими мыслями и фантазиями.

— Ну кто же, кто? Ира? Или Вика? Или Света?

Мое состояние было близко к эйфории героя «12 стульев» Ильфа и Петрова — Ипполита Матвеевича Воробьянинова при покупке стульев на аукционе:

«Наши стулья, наши, наши, наши! Об этом кричал весь его организм. “Наши!” — кричала печень. “Наши!” — подтверждала слепая кишка. Он так обрадовался, что у него в самых неожиданных местах объявились пульсы. Все это вибрировало, раскачивалось и трещало под напором неслыханного счастья».

И вот настал заветный вечер. Если я не ошибаюсь, это был апрель 1979 года. Я ждал подружек в школе в пионерской комнате. Они пришли из дома и были не в школьной форме, а одетые по-весеннему, в красивой одежде.

— Девочки, проходите, рассаживайтесь. Ну что, давайте расскажу об орденах комсомола — о них часто спрашивают во время приема. На знамени ВЛКСМ — шесть орденов. Первый орден Красного Знамени комсомол получил в 1928 году за боевые заслуги в годы Гражданской войны и иностранной интервенции…

Чеканные формулировки отскакивали у меня от зубов, и я буквально упивался собственными знаниями. По мере изложения материала, где-то в районе 1956 года и ордена Ленина за заслуги комсомольцев и советской молодежи в социалистическом строительстве, освоении целинных и залежных земель, их взгляды, первоначально наполненные любопытством и даже некой хитрецой, стали угасать. На лицах появилось выражение уныния и удивления от тупости и казенщины мальчика, которого до этого им так расписала Юлия Николаевна.

— Да мы всё это знаем… — несмело пискнула Вика Железова.

Но я ничего не мог с собой поделать. Я понимал, что не могу переступить черту и перевести разговор в дружеское русло, а уж тем более пригласить их погулять или сходить в кино. Я злился, чувствовал себя безнадежным тупоголовым идиотом, но был обречен. Еще минут двадцать я уныло разглагольствовал, потом вручил каждой по маленькой брошюрке с уставом и историей ВЛКСМ, которые, конечно, у них и так уже были, и отпустил домой.

«Что это было? Он что — идиот?». Этот вопрос словно витал над фигурами девчонок, удалявшихся по школьному коридору.

На следующий день английский язык был третьим уроком. Я старался не поднимать глаз, упорно рассматривая царапины на парте, но чувствовал, что меня прямо-таки испепеляет взглядом Юлия Николаевна. Я робко поднял виноватые глаза, увидел ее возмущенное лицо и услышал громоподобно произнесенную на весь класс фразу:

— Дурак ты, Миша!

Никто ничего не понял, но каждый чувствовал, что я в чем-то здорово накосячил. Правду из меня так никто и не вытянул.